СЕМЬ ПЬЕС ИЗ КНИГИ ЦАРСТВ
Игорю Бяльскому
ДАВИД
Ещё не царь,
Ещё в предбанник зван, чрез Йонатана.
Играя музыку, понятную царю,
Он делает глоток из царского стакана,
И вслух, и мысленно сказав: «Благодарю».
Отравы нет – водичка из-под крана.
Сбежав по лестнице навстречу фонарю,
Мерцающему возле ресторана,
У входа отвечает: «Не курю»,
И входит, где свои и скатерти, и лица,
И лица красные, и скатерти в вине,
И соглядатай в каждом стакане,
И этот, что хотел махоркой разживиться,
Бежать, бежать, чтобы не очутиться
Пархатой бабочкой пришпиленным к стене.
ШАУЛЬ
Ускорив шаг, Шауль почти вбежал в пещеру.
Присел, прислушался, переступил.
Его оцепеневшую фигуру
Неверный свет на части разделил.
На плащ и голову.
И отворились поры.
Дух снизошёл и русло изменил.
Пот выступил на лбу. Едва достало сил
Поднять ресницы, тяжкие, как шторы.
И вот увидел он всё ту же темноту.
И привкус горечи почувствовал во рту.
И встал. И вышел продолжать безумную корриду
Наружу, где светло и где евреи ждут.
Оставив в темноте Давида,
В руке сжимающего царственный лоскут.
УРИЯ
Как искажают наши имена –
Давид Вирсавию? Да ни за что на свете!
Глаза воловие, чудовищные ноги эти…
Смотри внимательно – сейчас войдет она,
Нет, не Вирсавия, а козочка Бат Шева.
Из-за такой же дурочки была
Сто лет назад Троянская война.
Царица Азии, Европы королева,
Открыла дверь, и в комнату вошла
Вдова, наследница листа военкомата,
Где всем положены и камушек, и дата.
Запястья звякнули, присела у стола.
Мы помним, Господи, Давидовы дела,
Помянем нынче Урию-солдата.
ДАВИД
И он солдатом был. Но был другим солдатом.
И в поле под Латруном не лежал.
И царь, которому он тоже помешал,
Во гневе выглядел, я бы сказал, поддатым.
И оттого ему пришлось бежать.
И, будучи к разбойникам причислен,
Он постепенно начал понимать,
Что к пиву хороши общественные мысли,
А остальные нужно про себя держать.
И стал царем. И стал воспоминать
Давешнее убийство Голиафа,
Ту тень громадную, что выстелит луна
За полуночной рюмкою вина
Подобьем несгораемого шкафа.
ЕЩЕ ДАВИД
Сначала рюмку полную…
Итак,
Пращу, пастушескую сумку.
И пять камней округлых из ручья.
Ещё бы палку. Чья это? Ничья.
Взял и её…
И вновь наполнил рюмку.
И отхлебнул. И выпил. Помолчал.
И вот пошёл пустой, как на собаку.
Нет, это можно только сгоряча
Ввязаться в сногшибательную драку
Притиву дротика, копья, щита, меча.
А ведь, косая на двоих одна
И не щадит ни нищего, ни Креза,
Кто первый врезал, тот и господин.
А я с верёвкою да на его железа…
С верёвочкой. Но он-то был один.
МИХАЛЬ
Ну, что, принцесса, стыдно за меня?
И муж, и царь, а скачет, словно нищий,
Халявную бутыль вина опустошивший,
Пред всем Израилем, и посредине дня.
Куда изящнее – «Полцарства за коня!»
И стать Щелкунчиком или того почище.
Но, милая, пастух совсем иного ищет…
Чужая ты и вся твоя родня.
Нет, нет, Михаль, не закрывай окна,
И чашку эту вылакай до дна,
И шторы разведи, и стой, поджавши губки…
А ты свою провидела судьбу?
Или мою – у зева душегубки
И с кожаной коробочкой на лбу.
ДАВИД
Упреки? Может быть. Зато ни тени страха.
Он мысли и дела не ведал наперёд,
Но и не восседал в собраньях «Маараха»,
И был как дерево весной в потоках вод.
И слушал согревавшую его,
Но так и не согревшую ни разу,
Хотя, сказать по правде, нелегко
Поверить её странному рассказу:
– Из Ленинграда, с матушкой вдвоём,
После войны, сначала через Польшу,
И вот теперь в Израиле живём,
И слова русского не слыхивали больше.
1993
СЕМЁН ГРИНБЕРГ – поэт, автор нескольких поэтических книг, один из основателей «Иерусалимского журнала».
Стихи Семёна Гринберга публиковались в литературных журналах «Новый мир», «Интерпоэзия», «Иерусалимский журнал» и в поэтических сборниках в Израиле, России, США и Германии.
Живет в Израиле
