ВСЕ АВТОРЫ ПРОЕКТА «70» →

 

НОЧЬ ГАЛИЛЕИ

Не продохнуть.
Звезда мешает вздоху.
И Млечный Путь
колючками чертополоха
расчётливо пронзает грудь.

Но боли нет.
А только страх рассвета.
Немыслим свет
вечнозелёный лета
ещё на тысячу вечнозелёных лет.

* * *

Е. Игнатовой

Бессмысленна полночная слеза.
Дурак поёт: «Не сыпь мне соль на рану».
И некого хулить, в конце концов.
Скажи мне кто двенадцать лет назад,
что вдруг по-басурмански трёкать стану –
я рассмеялся б шутнику в лицо.

И то сказать, из прошлого таращить
На будущее зенки – в чёрный ящик –
Восторг и страх, томление души!
И пусть пока милее день вчерашний
(я жил тогда), мне ничего не страшно,
И «камни в серьгах так же хороши».
Дурак поёт, заходится, блажит
И в горни выси за собою тащит.

РОМАНС

Полет ночной, спаси аэроплан!
Небес развёртка в пятнах маскхалата,
но самолёту чудится Монблан
в роскошествах восточного заката.
В округлостях холмов сокрыт обман –
ищите женщину. Она не виновата.

Столь резок переход от света к тьме,
что самолёту кажется вполне
бездарной песня о друзьях-пилотах.
Он знает, что пилота не спасти,
и по ночам, когда находит стих,
гудит романс о смерти самолёта.
Приёмничек расхлябанно поёт,
наследие британского мандата.
А мальчик собирается в полёт,
он подтвердил: она не виновата.
Его, по тексту, точно в пять убьёт.

Таков романс. Ночной полёт, расплата,
кремнистый путь, холодная рука
и на погонах крылья мотылька.

ЗИМНИЕ СБОРЫ

Божий перст – аэрос тат.
В синей прорве наднебесной
над худой коровой местной
укоризненно повис.

И, забывши, право слово,
как там пишется корова:
может – ка, а может – ко,
пью хмельное молоко.

Захмелею – дёрну вниз:
на разрушенный карниз,
на пустой замёрзший град
снизойдет аэростат,

со шпионскою начинкой,
поднадзорною судьбой,
новенький, как бы с починки,
белый так, что голубой.
Он сидит в дурацкой будке,
третий день, вторые сутки
охраняет пустоту,
размышляет на посту.

Ничего не понимает,
головы не поднимает,
знает плачет над судьбой –
белой-белой, голубой.

МАЙСКИЙ ПОЛДЕНЬ ДЕВЯНОСТО ВТОРОГО

А. Барашу

Когда, казалось бы, нет никакого резона
продолжить прошлое,
и горний Иерусалим в снулых зрачках лишён горизонта –
в игорный полдень вплывает облако с головой бизона
(для рифмы),
и необходим глоток другого озона
(для жизни).

И все химеры немыслимого сухого неба
обрушиваются крупой воробьёв
на плечи девы над «Тerra Sancta».
А мать умерла и не спрашивает:
«Почему ты так долго не был дома
и даже не позвонил?»
И нечётное число ступенек – знак выигранного фанта.

Открывается рядом неведомый прежде класс
крокодилов. – Доходит до смешного, –
лениво замечает Бараш.
И не отпугнёшь их криком «ловите мух, а не нас»,
и не пронзит золотое копьё их безресничный глаз,
и обломится под нашими пальцами остро отточенный карандаш.

Откроем карты: рождение сына, новый роман,
подмётные письма, хамсин и опять мигрень.
Ожидают Мессию – шире держите карман,
и нечаянно радость: в здешнем саду сирень.

Мы еще повоюем – точен обмер спины.
Мы еще поживём ‒ безупречен наш глазомер.
Наши стрекозы пусть синеглазы, но не жирны.
И зрачок, наконец, светлеет…

РЕФЛЕКСИЯ

Геннадию Беззубову

Страх мой, срам мой стал невелик,
однако и раньше он чукчей был.
Декабрь песком обложил язык,
а он тебя не любил.

Ночью стреляют что эти, что те,
привычно скучно диктор юлит.
Я раздражен, а в темноте
скалится пёс, скулит.

Надо бы действие остановить,
надо бы деток попридержать,
рифмой глагольной на выстрел завыть,
руки разжать…

АЛЕКСАНДР ВЕРНИК – поэт, автор нескольких поэтических книг.
Окончил Харьковский университета, где учился на русском отделении филфака и в литературной студии Бориса Чичибабина. Работал корректором. В 1978 году эмигрировал.
Публиковался в антологии современных русских поэтов Украины «Дикое поле», журналах «Время и мы», «22», «Континент», «Знамя», «Интерпоэзия», «Новый Журнал», «Иерусалимский журнал», а также в в литературных альманахах Израиля, России и США.

Живет в Израиле